Пенелопа Крус: «Я полюбила свекровь раньше, чем мужа»

Она была самой желанной красавицей Голливуда, за которой тянулся шлейф разбитых мужских сердец. А теперь — самая «домашняя» из всех актрис. Она знакома с мужем с 17 лет. Но вместе они только 7 лет. Она – лауреат «Оскара», мировая знаменитость, но важнее всего для нее семья. Она обожает стейк с кровью и картошкой фри и редко рассказывает о личном. Наше интервью – тот самый редкий случай.

Она готова говорить о Педро Альмодоваре, своем «киноотце», своем вдохновителе, своем «самом закадычном, самом доверенном друге». Но, собственно, это все, что она хочет о нем сказать. Еще она готова говорить о режиссере Бигасе Луне, у кого в 16 лет она сыграла свою первую главную роль, кого считает архитектором своей актерской судьбы, в честь которого они с Хавьером Бардемом назвали дочку Луной. О недавней смерти режиссера, после чего в ней образовалась пустота… Но это все, что она может сказать.

«А какие я тут могу сообщить подробности? Это ведь чувства». И в конце концов от этой ее искренней, расположенной к тебе закрытости я выхожу из себя. В надежде, что едкость тона ее хотя бы обескуражит и такая милая, благовоспитанная… запертая дверь приоткроется. Странно: мои надежды оправдались.

Psychologies: Слушайте, Пе (она просит называть себя так – «кратко и по-дружески»). У вас в Испании приняты длинные, многосоставные имена. «Никаких подробностей» не ваше второе имя?
Пенелопа Крус: У меня как раз нет второго имени. У меня двойная фамилия – Санчес-Крус. Санчес – это мамина фамилия. Я ее берегу.
Почему?
Я многим обязана маме. Как все.
И снова никаких подробностей…
Да если я начну говорить о маме, то только о маме и будет это интервью.

Не ограничивайте себя. Говорите. Итак, почему вы храните мамину фамилию?
Ну, потому что это не только мамина фамилия, но и фамилия бабушки, потому что бабушка была главным человеком в моей жизни лет до семнадцати. Потому что от бабушки во мне вся эта моя испанскость – преданность тому, что ты выбрал в жизни, одержимость целью, невозможность предположить, что ты можешь потерпеть неудачу… Все это испанское «дуэнде» – по Лорке, испанский дух: воля к жизни, столь мощная, столь отчаянная, что может довести до могилы.
И мама такая же. Ее одержимостью были мы – я, мой брат Эдуардо и Моника, моя сестра. Она хотела присутствовать в нашей жизни постоянно. Она боялась отвлечься хоть на минуту. И делала она это так – и делает до сих пор! – что никто из нас не чувствовал давления, несвободы.

Просто мы были полностью защищены, все детские и подростковые невзгоды… да я ничего такого не помню, хотя они, конечно, были… Защищенность ее любовью была такая… Знаете, я ведь занималась балетом. Серьезным, классическим балетом. С шести лет. Других девчонок как-то стимулировали заниматься, а мои родители – мама, да и папа тоже – умоляли меня сбавить обороты. А я ведь подавала надежды.

И, между прочим, это было важно для нашей семьи – доходы у родителей были скромные, мамина парикмахерская много денег не приносила, а ведь трое детей… Но нет – как-то совершенно родителей не интересовала возможная выгода от моих успехов. Их интересовало исключительно мое благополучие.

Но я-то была одержима… Даже не балетом – я бы сказала, самовоплощением, тем, чтобы начатое довести до совершенства, как я его тогда понимала – как идеальные 32 фуэте… Именно поэтому я 9 лет училась балету, закончила Мадридскую консерваторию по классу классического балета. Потом год училась балету в Нью-Йорке… Но мама была против всего этого, потому что считала, что я врежу себе…

Знаете, матерям лучше знать, что хорошо для ребенка.

Даже лучше, чем уже взрослому ребенку?
Нет, но ребенку важно иметь именно такую мать! И поэтому, когда теперь меня спрашивают, какой лучший совет она мне дала, я говорю: она настоятельно советовала мне иметь хорошие отношения с мамой. В том смысле, что без этого тыла далеко не уедешь, как бы далеко ни уехал – хоть в Голливуд, хоть в Антарктику.
И вы как мать, конечно, следуете примеру своей матери?
У всех свой путь и свой опыт. Моя мама жила в других условиях – скромные доходы, 12-часовая работа в салоне. Мы с Моникой проводили там много времени, приходили после школы, после балетных классов – потому что мамы дома не было, а в салоне была настоящая жизнь. И мамина жизнь. Там, по-моему, я и стала примерять на себя актерство – постоянно наблюдая, как клиентки перевоплощаются, обретая новый образ.
Мама всегда была очень взрослым человеком, ей нужно было чувствовать себя взрослой – я ведь родилась, когда ей было всего 20. А я… Я родила Лео, моего первого ребенка, когда мне было уже 37 и многое в моей жизни уже произошло – балет, страстные увлечения, одержимость работой, любовь, успех. И мне было важно вспомнить, как это, быть ребенком.

Когда Лео начал ползать по полу, мне захотелось увидеть мир, наш дом, таким, каким его видят дети. И я все время садилась – на пол, на газон

Знаете, когда Лео начал ползать по полу – а он был из тех детей, которые заползают во все щели, – мне захотелось увидеть мир, наш дом, таким, каким его видят дети. И я все время садилась – на пол, на газон, – чтобы смотреть детскими глазами. Мне близка та роль, которую я сыграла в фильме «неистового баска» Хулио Медема «Ма Ма», – женщины, которая побеждает смерть, чтобы быть рядом с ребенком.

Взрослый все-таки руководит... А я стараюсь помочь повзрослеть.

Ваша семья, родители, сестра, брат много значат для вас. Вы работаете над дизайном сумок, одежды, белья вместе с сестрой. Вы сделали промофильм в связи с вашей коллекцией белья – и сестра играла в нем, брат писал музыку, а мама ассистировала на площадке. Вы снимаетесь в клипах брата. По-моему, семья значит для вас больше, чем это принято в нашей цивилизации в XXI веке…
О, точно! В этом смысле я старомодна. Меня, например, страшно расстроил развод родителей. Мне было уж за тридцать, когда они развелись. Понятно, что папа как был, так и остался для меня одним из самых близких людей. И по большому счету жизнь родителей меня уже не касалась. Она не касалась даже Эдуардо, моего младшего брата, – ему было больше двадцати.
Но для меня это был удар – семейные узы распадаются. Почти невыносимо. Понимаете, я всецело полагаюсь на чувства – умом понимаю, что для меня и людей рядом вряд ли что-то изменится, но разрыв для меня травма. В Испании вообще живут семьями. Большими семейными сообществами. Даже есть поговорка про брак – что это объединение не двоих, а двух кланов.

сыграла у Бигаса Луны в картине «Хамон, хамон», там были эротические сцены, и я стала чем-то вроде подросткового секс-символа в Испании… Но мечтала я о роли, хоть малюсенькой, у великого Альмодовара.

Всю жизнь мы с Хавьером были где-то рядом, часто встречались, следили друг за другом, конечно. И главное, что мы в конце концов вместе

И вот однажды я в пятидесятый раз слушала музыку Морриконе из его «Свяжи меня!», и меня позвали к телефону. Сказали, что звонит Альмодовар. Я приготовилась к розыгрышу, но это был его голос! Он пригласил меня попробоваться на маленькую роль. Он готовился тогда к «Живой плоти».

Моя роль – первые 8 минут фильма. Даже до титра названия. Юная проститутка производит на свет героя фильма. В 1970-м, в автобусе, во время чрезвычайного положения, объявленного режимом Франко. И помогает ей добрая хозяйка борделя. Ее играла Пилар.

Она стала для меня воплощением мечты. 8 минут мы на экране. Я и сама Пилар Бардем. В фильме Альмодовара. Нет, у нас никогда не было трений.

Слушайте, а как это вышло, что вы знаете Хавьера с 17 лет – вместе снимались в «Хамоне…», а объединились только когда вам было уже за 30, так?
Ох, вот тут мне точно не хотелось бы входить в подробности. Всю жизнь мы были где-то рядом, мы коллеги, достигли определенной известности, часто встречались, следили друг за другом, конечно. И главное, что мы в конце концов вместе.

А Моника, ваша сестра? Она известная актриса в Испании, но вы – звезда Голливуда. Это не повредило вашим отношениям?
Моника на три года младше, но я ощущаю ее как своего близнеца. Когда мы делали коллекции для Mango и Agent Provocateur… У меня было чувство как в детстве, когда мы запирались в ванной – больше места для уединения в нашей маленькой квартирке не было – и вырезали из журналов картинки разных нарядов, чтобы прикладывать их к бумажным силуэтам моделей. И спорить о том, что кому идет!
Между нами с Моникой не может быть зависти или соперничества – в чем-то мы части одного целого. Руки одного человека ведь не соперничают между собой

Между нами не может быть зависти или соперничества – в чем-то мы части одного целого. Руки одного человека ведь не соперничают между собой. Я вообще не очень верю в соперничество. Уверена, все занимают свое место в жизни, в профессии.

Банальность, конечно, но у всех свой путь. Я верю в прописные истины. Они еще никого не подвели.

Но соперничество – естественная черта вашей профессии, а когда вы приехали в Голливуд, вам приходилось прокладывать себе путь в новой среде. И есть такое нелицеприятное мнение, что тут вам очень помогли романтические отношения с Томом Крузом, звездой номер один…
Когда я говорю о правильности прописных истин, я говорю и о такой: не все в жизни так просто, как выглядит. Да, трехлетнее партнерство с Томом привлекло ко мне внимание. Я оказалась «О, избранница самого Круза!». Но не факт, что на моей карьере это сказалось положительно.
Педро Альмодовар тогда проводил со мной воспитательную работу – грозил, что я так и зависну в категории «пинапных красоток», после чего закономерно исчезну. И это правда – поскольку я стала «той единственной, кого выбрал Круз», это меня ограничило, заперло меня в одномерное амплуа романтического интереса героя. Но теперь…

Теперь я думаю, что мы все – одни из многих.

И не верю ни в какую единственность. Кроме как в одной ситуации – только мама у всех одна. Теперь я хочу быть единственной только для Лео и Луны.