Почитайте это, и вам станет лучше

Как хотелось бы поверить этому предложению. Но я и в самом деле так думаю. Не один десяток лет убеждаю своих студентов и родителей малолетних детей в необходимости разучивать наизусть стихи и прочие пиесы для двух и более голосов. Подводя не слишком утешительные итоги этих усилий, понимаю, что дело тут не в индивидуальных упражнениях, а в коллективных действиях.

Когда еще в школе, советскими детьми, мы получали задание от учительницы литературы — продекламировать, например, Александра Блока, большинство мальчиков выбирало самое короткое. И вот, один за другим они выходят к доске и бубнят два выученных четверостишия:

Я — Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце — первая любовь
Жива — к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,
Увел далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю
Клинком отравленным заколот.

А самые старательные девочки брали нагрузку потяжелей и учили «Девушка пела в церковном хоре…»

Насколько мне известно, сейчас, почти полстолетия спустя, никто детей не, как бы это сказать, напрягает, не грузит, не выносит им мозг этими стихами.

Хотя именно сейчас, в десятые годы 21 века, прямо вот хочется сказать, «как никогда», стихи на русском языке остаются единственной для носителей этого языка кислородной подушкой.

Могут спросить, как так. А вот так. Ни в области философии, ни в области науки и техники, ни в социальной практике, буквально ни в чем современная Россия ничего путного ни себе самой, ни окружающему миру не дает, не несет. Себе самим едва хватает перепертого с чужих языков.

Беспутное — да, дает. Этого добра навалом. Особенно, как говорили в годы моей юности, знойно выступают, или, как говорят теперь, отжигают, лица, захватившие власть. Тут и подсурдиночный матюгон мининдела Лаврова про «дебилов», и грозные публичные и площадные тирады первых лиц государства — ого-го и-го-го. Конечно, и казенные художники слова на подхвате подмахивают. Грандиозный лингво-гео-политический шухер стоит над «Рашкой-говняшкой», как 9 декабря 2014 года в книжном магазине «Буквоед» припечатал свою страну ее министр культуры Мединский. Да и народ в электричках и шалманах не помалкивает, нет.

Вот я и говорю, что от всего этого есть только одно противоядие. Театр живого языка, поэзия, корни которой в далеких бесписьменных временах. Ведь чем хороша бесписьменная культура? Тем, что не знает цензуры. И говорит при этом не всякий вздор, а только то, что нужно.

Сам язык — каждое его слово! — это обработанная временем поэтическая стопа.

Человек — это анапест.
Иволга — это дактиль.
Канючить — это амфибрахий.
Водка — это хорей.
Коза — это ямб.

Как только вы это поймете, ваша жизнь сразу станет намного лучше и приятнее.

Хорошо, что в русской поэзии есть особые мастера, которые протягивали руку всем заслушавшимся пропагандистского гундошенья и идеологического поношения, выводили на живую человеческую речь.

Таким поэтом был Ян Сатуновский.

Сяду, радио выключу,
за день — выколочу
сердце;
сердце, помолчи;
а в мозгу
точь в точь морзянка:
зу-зу,
резолюции,
реорганизации,
репарации,
промкооперации, —
Боже, какого говна
только полна голова!

Для очищенья головы приходят к Сатуновскому, а через него — к нам, детям убийственных масс-медиа, освобождающие стихи.

Стихи! Стихи!
Среди трухи — стихи!
Те самые — те, знамые-незнамые,
Те, на ухо названиваемые,
откуль-докуль не спрошенные —
воскресшие!
проросшие из прошлого! (1966)

Сейчас, когда нам приходится предвкушать новый натиск оскорбительной бессмыслицы со стороны текущей русской политической речи, хорошо бы не забыть из тыща девятьсот мохнатых годков приходящее.

Настоящие, великие стихи обладают вот еще каким свойством: они всегда с поразительной точностью предугадывают будущее. Историку это свойство поэзии понятно со времен гомеровской «Илиады»: что, в самом деле, может уразуметь наш современник в событиях на Большом Ближнем Востоке, если этот современник не помнит стихов о Троянском походе? Ровным счетом ничего! Но и более мелкие события и факты текущей жизни, жертвами которых то и дело становятся обыкновенные граждане, тоже ведь уже записаны и во всех деталях прописаны настоящими поэтами — иной раз всего за несколько десятилетий до наших дней.

Вот говорят о новой шпиономании в бывшем Советском Союзе, в самой большой его части. Там и сям люди, имевшие неосторожность получить естественно-научное образование и посотрудничать на волне разрядки, гласности, перестройки и рыночных прелестных отношений с западными и восточными партнерами, то и дело оказываются страшными шпионами. Даже если они передавали партнерам только открытые данные, печатавшиеся в официальных изданиях, все-таки, говорят, бесспорно шпионили. Еще бы — ведь сэкономили наиболее вероятному противнику столько времени и сил на поиск архиважных сведений о сильных сторонах или, того хуже, о слабых местах нашей всемогущей родины.

Но прежде, чем в тысячу первый раз подумать, не стал ли и ты сам потенциальным иностранным агентом, запомни стихотворение Яна Сатуновского, читатель.

В закрытой лаборатории
сижу
за секретным отчетом.
И глупые мысли — одна за другой —
тревожат о чём-то.
Вот
вёрткая птичка,
головкой направо,
головкой налево,
то сверху глазок, то снизу,
прилетела, опять улетела.
И — дикая мысль — нет, это не птица:
японский биолог
присел
ознакомиться с грифом «секретно»
на подоконник.
Присел, профессорский хвостик почистил,
налево, направо.
Теперь всё высмотрит, сфотографирует
и —
к себе, в Иокогаму!

Вопрос не в том, что сейчас-то, когда в Японии и в Америке роботы даже гостиничные номера убирают, нужны ли они, шпиены-то, а совсем в другом. Поэт показал нам, что и как происходит в голове человека, преобразованного своим временем из личности, неповторимой и созданной для жизни и счастья, в говорящее чудовище системы, в душегуба. Никто лучше поэта не объяснит вам, что происходит с вашей головой и душой.

Незадолго до второй мировой войны, в 1939, еще живя в Днепропетровске, ныне — Днепре, Ян Сатуновский пишет:

Вчера, опаздывая на работу,
я встретил женщину, ползавшую по льду́,
и поднял ее, а потом подумал: — Ду-
рак, а вдруг она враг народа?

Вдруг! — а вдруг наоборот?
Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?

Обыкновенная старуха на вате,
шут ее разберет.

Скольким людям эти стихи помогут вернуться в себя, не знаю. Но если хотя бы одному, это ведь уже будет чудо. Да и вообще, без поэтов, без их стихов мы ни за что на свете не поняли бы, что происходило с человеческим существом на одной шестой части суши, называвшейся Советским Союзом. Нынешние бабачащие и тычущие уж и слова той эпохи позабыли, а поэт — не забыл. Нынешнему племени пока не совсем ясно, как это его, такого крутого, от товарно-денежных отношений рыночной эпохи посмеют окунуть обратно в чисто товарные, и что это будет значить для его неповторимого селфи.

Друзья мои, я отоварился!
Я выбил в кассе жир и сахар!
Я выскочил, как будто выиграл
сто тысяч.
Мне
вышибла мозги
Москва.

Теперь я знаю, как это делается:
берется человек;
разделывается под орех;
весь в кровоподтеках, весь.

Он мечется между колоннами метро
и карточными бюро.
Он меченый;
от него отворачиваются товарищи;
но он еще не вещь,
он это он.
Тогда ему суют талон
и —
я не я, я отоварился.

Кто-то скажет, что ж ты, мол, противоречишь сам себе. Предлагал высокую поэзию, очищающую от ржавчины и мочевого камня современного русского языка, а сам отвел куда-то на задворки советской жизни, с ее карточной системой. Да, дорогие, да. И этих идущих вам навстречу граждан полвека назад тоже описал Ян Сатуновский:

Вышли трое
в костюмах правительственного покроя,
три сфинкса,
три дворника,
три кубышки,
опиджаченные по всем правилам портняжного кубизма,
с цитатами на устах
и с шляпами в руках!

Как там говорят в телевизоре? Правильно: встречайте! Поэты вас предупредили.