Литературное путешествие в сердце России

О чем рассказывают русские в стране Толстого, Тургенева, а теперь и Путина?

Мы поднялись вместе с ней на третий этаж, где нас ждал семилетний сын Гиззат, муж и мать Дины. Через какое-то время я сообразил, что это ее второй муж, а первый муж и отец мальчика умер.

Квартира была маленькая, состоявшая из одной комнаты, где спали взрослые и ребенок, а также из крошечной ванной и узкой кухни. Но внутри было тепло и уютно, и Дина расслабилась и приободрилась, хотя днем она казалась несколько настороженной. Попрощавшись с матерью, которая не осталась на ужин, она отправилась на кухню готовить ужин, а ее муж Дамир Долотказин расстелил на полу в комнате коврик для намаза. Мальчик сел на диван и стал наблюдать за ним.

Дамиру было около 30. Это был худощавый мужчина с короткими темными волосами и напряженным, но добрым взглядом. Он встал босиком в углу гостиной и начал петь. Комнату заполнила чуждая моему уху музыка, и меня поразило то, как она изменила всю квартиру. Обстановка внезапно стала строгой и торжественной, но на фоне повседневной рутины — Дина, готовящая ужин, ее сын, сидящий на диване, свесив ноги, игрушечный вертолет на книжном шкафу — все казалось живым и настоящим.

Дамир встал на колени и наклонился вперед. Потом он снова поднялся на ноги и шепотом, едва слышно произнес молитву. Затем он свернул коврик, и атмосфера торжественности исчезла так же внезапно, как и возникла.

Дина позвала нас из кухни. Она разлила из кастрюли по тарелкам суп с кусками жира, овощей и темного мяса.

Та напряженность, которую я заметил во взгляде Дамира, сменилась энтузиазмом. Он с удовольствием ел и с готовностью отвечал на мои вопросы.

«Вы всегда были мусульманином?» — спросил я его.

«Нет, нет, — ответил мужчина. — Я служил в армии здесь, в Казани. Служил в дивизии охраны, которая охраняла части снабжения. В то время мне было 18 лет, и я был христианином». Один из его сослуживцев был мусульманином, продолжил Дамир, и он научил его тому, что означает ислам. «Я подумал, что это очень сильная религия. В ее учениях все имеет свое объяснение, что делать, как поступать».

Возникла пауза.

«Очень вкусно, — сказал я. — А что это за мясо?»

«Конина», — ответил Дамир.

Боже.

Нет, нет и нет.

Но выбора не было, пришлось продолжить трапезу. Нас пригласили в гости, и было бы невежливо отказываться от еды, которой нас угощали.

Наверное, Дамир ощутил нашу настороженность, потому что сказал: «Но это была прекрасная лошадь!»

Мы засмеялись.

«Что люди на Западе думают о русских?— спросил он. — Неужели там только стереотипы?»

«Есть и определенные стереотипы, да», — ответил я, откусывая большой кусок мяса и стараясь при этом дышать носом. Этому приему я научился еще в детстве, когда приходилось есть неприятную мне пищу типа копченой пикши или копченой трески.

«Люди считают нас варварами. Очень жаль. То, что говорят и делают политики, зачастую не имеет никакого отношения к тем из нас, кто здесь живет. Здесь множество хороших и добрых людей, людей душевных. Конечно, есть и плохие. А что касается политики, то ничего не изменилось. Выборы — это просто посмешище».

После ужина на стол поставили большое блюдо с татарской выпечкой. Дамир рассказал нам, что раньше он очень любил футбол и был болельщиком. Потом он поправил себя. «Ну, вообще-то я любил не футбол. Я любил драться».Так вы были футбольным хулиганом?»

«Да. Я три года ездил на футбольные матчи и дрался. У меня в те времена были некоторые проблемы с законом. Но у меня уже не осталось там никаких контактов. Теперь я читаю. Я стараюсь прочитывать по 20 книг в год».

Когда мы поели и почувствовали, что больше в нас не влезет, мы попрощались и начали одеваться в крошечном коридоре. В этот момент ко мне подошел Дамир.

«Моя сестра погибла в авиакатастрофе в 2013 году», — сказал он.

«Печально это слышать», — сказал я, не зная, что мне делать с этой информацией.

Он лишь кивнул, и мы пожали друг другу руки. Я испытывал к нему очень теплые чувства. Он рассказал мне про свою жизнь, и не мог опустить одно из самых важных событий в ней, хотя оно не очень вписывалось в разговор. Последнее, что я увидел, покидая эту квартиру, был стул в гостиной, на котором висел маленький костюм для мальчика, белая рубашка и галстук.

Когда мы выехали из Казани, перед нами по обе стороны дороги открылись равнинные просторы. В ярких лучах солнечного света сочно желтели и зеленели деревья и кусты. Нас повсюду сопровождала река Казанка, которая то шла вдоль дороги, то уходила вдаль, то разливалась вширь как большое озеро, то сужалась. Но она неизменно блестела и сияла на солнце всевозможными оттенками синего.

Это был прекрасный и дикий ландшафт, хотя большую часть земли возделывали. Может быть, ощущение дикости природы возникает из-за огромных просторов, подумал я, сидя в нашем крошечном автомобиле. Возможно, нас возбуждает само чувство земного великолепия.

Через какое-то время мы сделали остановку у придорожного кафе, стоявшего посреди степи. Мы заказали суп на кассе и сели за один из столов. В кафе работали четыре женщины, все в белом, с красными, пылающими щеками. Они сновали взад-вперед между стойкой и кухней, которая находилась сзади.

Поев, мы спросили одну из официанток, нельзя ли с ней побеседовать. Та неопределенно кивнула и вытерла руки о фартук. Это была молодая женщина около 30 лет. Она сказала нам, что работает здесь временно; кафе входит в ресторанную сеть, и она заменяет здесь заболевшую женщину. Официантка вела себя сдержанно и настороженно, и когда я начал задавать ей вопросы о России, она бросила взгляд на остальных, прежде чем ответить.

«Сейчас в России лучше, — сказала она. — Экономика развивается, и жизнь у нас улучшается».

«Да что ты говоришь! — перебил ее стоявший у кассы мужчина, глядя на нас. — Сейчас в России хуже! Все катится вниз! Хуже и хуже!»

Это был крупный и плотный человек с коротко остриженными волосами и бледным плоским лицом.

Но говоря это, он улыбался.

«Никакого прогресса, — пророкотал он низким голосом, а потом уселся за столом в центре зала. Я поблагодарил сдержанную молодую женщину, и та с явным облегчением ретировалась на кухню. А я немного нерешительно подошел к этому водителю грузовика.

Он посмотрел на меня снизу, держа в руке ложку.

«Почему вы пишете о России?» — спросил он.

«В Америке образ России тесно связан с Путиным и с политикой. А мы приехали сюда, чтобы посмотреть, какова здесь настоящая жизнь».

«Рад познакомиться! — сказал он. — Садитесь!»

Мужчину звали Сергей. Ему было 44 года, и он возил на своей машине автомобили «Лада» с завода в казанские автосалоны.

«Мне приходится работать по 16 часов в сутки, чтобы свести концы с концами, — заявил он. — Хочешь жить, приходится работать. В 2004 году я спал по четыре часа в сутки, а остальное время работал. Теперь я работаю сам на себя, так что, по крайней мере, сам себе выбираю маршруты».

Рассказывая, он смотрел мне прямо в лицо с какой-то искоркой в глазах. Было видно, что за словом он в карман не полезет.

«Это редкая возможность, встретиться с таким человеком, — сказал он с легкой усмешкой. — Меня однажды ограбили. Хотите, расскажу?»

Как-то раз вечером 15 лет назад он остановил свою машину в Подмосковье, чтобы сварить чай в кабине. Двери были заперты. Неожиданно стекло справа разлетелось вдребезги, и в кабину полезли двое.

«К счастью, нож был только у одного из них, — рассказывал Сергей. — Первый открыл дверь, второй забрался внутрь и накинул мне веревку на шею. Я одной рукой отталкивался от него, а второй завел машину, выехал на дорогу и перекрыл ее, чтобы мне пришли на помощь. Тот, кто пытался меня задушить, мешал человеку с ножом. Это меня и спасло. Я сумел открыть дверь и выпрыгнул. А тот парень с ножом ударил меня в спину. У меня до сих пор там шрам».

«А грузовик они забрали?»

«Да, конечно. Я просто хотел спастись. Я шел по дороге, но никто не остановился, чтобы помочь мне. Это неудивительно, потому что я был наполовину голый и весь в крови. В отделении милиции никого не было. Потом я зашел в дом, где была вечеринка, я заскочил, схватил какую-то одежду и снова выбежал. Грузовик потом нашли, брошенный и сломанный, а груз нет. А меня арестовали за кражу одежды!»

Он засмеялся. Его лицо было в постоянном движении. Выражение лица менялось ежеминутно. Я узнал эту особенность: он был рассказчиком.

По словам Сергея, его дед как-то заявил, что он Романов.

«Романов?— переспросил я. — Как, из императорской семьи?»

«Ну да. Я расспрашивал об этом мать, но так и не смог выяснить точно».

Вот уж повезло, подумал я. Наткнуться на возможного потомка царей в придорожном кафе в самом центре России.

Мне очень хотелось курить. Браун сказала, что курить в поезде запрещено, но если мы купим что-нибудь у проводника, скажем, чай или шоколадный батончик, то она наверняка пойдет нам навстречу.

Мы выпили чаю, и я пошел вслед за Браун по вагону. В этот момент из своего купе вышла проводник. У нее было напряженное и серьезное, почти мрачное лицо. Она открыла дверь в узкий проход между двумя вагонами.

«Курите здесь», — сказала женщина.

Я встал на дрожащую и качающуюся платформу, под которой были видны рельсы, и звук грохочущих колес заполнил все пространство. Проводник закрыла дверь, и я закурил.

Возвращаясь к себе, мы прошли через соседний вагон. Это был третий класс: совершенно открытый, с полками по обе стороны. Он был переполнен людьми. Идя по вагону, я едва не касался голов и ног спящих на верхних полках людей. Они лежали совершенно неприкрытые, и у меня возникло такое чувство, будто я вторгаюсь в их частную жизнь. Но похоже, никто из пассажиров не придавал этому никакого значения. Они вели себя так, будто находились дома в своих гостиных.

В Скандинавии такие переполненные вагоны могли быть только в 19-м веке, подумал я.

Мы остановились перед тремя женщинами, которые сидели у окна и беседовали. Всем им наверняка было немного за 50. Я спросил Браун, нельзя ли с ними познакомиться. Она меня представила, и женщины посмотрели на меня внимательно и выжидающе.

«Куда вы едете?» — спросил я.

«В Ижевск, — ответила одна из них. — Это там, где делают Калашниковы».

«Вы в Москве были?»

Женщины кивнули.

«А что вы там делали?»

Они переглянулись.

«Это секрет», — сказала одна, улыбаясь. Остальные засмеялись.

У меня за спиной кто-то что-то сказал, и обернувшись, я увидел пожилого мужчину лет семидесяти с небольшим, который схватил руку Аддарио и поцеловал ее.

Все вокруг нас засмеялись, включая Аддарио.

Женщина сказала что-то Браун, и та улыбнулась.

«Что она сказала?»

«Она сказала, что вы очень симпатичный».

«О, нет», — пробормотал я.

«Вы об этом напишете?»

«Конечно, нет, — сказал я. — Но вы спросите, можно ли нам вернуться чуть позже и поговорить с ними?»

Когда мы вернулись, снаружи была кромешная темнота. Женщины сидели вокруг маленького столика, а между ними стояла тарелка с орехами. Теперь в вагоне было намного спокойнее, многие пассажиры спали, а те, кто беседовал, старались говорить потише.

Женщина, которая раньше вела разговор, наверняка подумала, о чем ей следует рассказать, и теперь начала рассказывать о себе еще до того, как я успел задать вопрос. Ее звали Наталья, а подруг Ольга и Зинаида. Она сообщила, что воспитывалась в детском доме, что не помнит своих родителей, однако у нее есть сестра. Но в детском доме их разделили, и она ее больше не видела. Женщина искала ее всю жизнь, но так и не сумела выяснить, где она живет.

«В те дни это было обычное дело — разделять братьев и сестер, когда они попадали в детский дом, — сказала Наталья. — Сейчас так уже не делают, а в те времена система была такая. Сестру отправили в другой детдом. Когда я выросла, я вернулась и поступила на работу в тот детский дом. Я думала, что мне удастся выкрасть ее дело и выяснить, где она. Но я ничего не нашла. Поэтому я написала продюсерам одной программы на государственное телевидение, которые помогают людям находить их пропавших родственников. Теперь я жду ответа от них. И надеюсь».

«А вы когда написали?»

«Два года назад».

Сказав это, женщина наверняка поняла, что звучит это не очень обнадеживающе, потому что она взглянула на меня и добавила: «Находить людей очень трудно, даже журналистам. Иногда на это уходит пять лет».

Ритмичный перестук колес разносился по всему вагону. Иногда начинали дрожать стены из-за изменения давления воздуха снаружи. Всякий раз, когда открывались двери в тамбур, все звуки поезда внезапно усиливались, превращаясь в адскую какофонию из скрежета, дребезжания и шипения воздуха, попадавшего в вагон из межтамбурного перехода.

Наталья повела разговор о своей христианской вере. Год назад она побывала в Израиле, чтобы увидеть то место, где распяли Христа.

«Я когда-то молилась за одну женщину, чтобы Господь послал ей ребенка, — сказала она. — И она родила. Я и за себя молилась, прося себе мужа. И я встретила замечательного человека!»

Остальные засмеялись.

Слушая поток русской речи, легко и даже как-то задумчиво растекавшийся по спящему вагону, я уловил слово «Путин».

«Она что-то сказала про Путина?» — спросил я Браун.

«Да, да, она говорит, что ее матери очень нравится Путин. Они все фанатки Путина».

«Мы любим свою Родину, — сказала Наталья. — И у нас впервые президент-христианин, православный президент».

Она перевернула лежавший на столе журнал, чтобы показать нам обложку. На всех фотографиях там был Путин. На одной из них он был голый по пояс.

«Видите? Трамп сможет вот так показать свое тело? Он старый. А тело у него как кусок сала!»

Все три женщины снова засмеялись.

«После революции прошло 100 лет. Что это значит для вас?»

«Нам это безразлично, — сказала Наталья. — 100 лет безбожия. Они снесли все храмы. Теперь их восстанавливают, и мы можем ходить туда безбоязненно. У нас в городе есть икона Богородицы. Она очень, очень старая. Когда ее нашли, она была совершенно черная. Но теперь она с каждым годом становится все светлее».

Закончив разговор, я пошел по коридору в крошечное межвагонное пространство покурить. Открыв дверь, я почувствовал руку на своем плече. Я обернулся. Это была молодая и мрачная проводница.

«Нет, нет, — сказала она, помахивая пальцем. — Больше курить нельзя».

Какого черта?

Я вернулся в купе и сел у окна. Аддарио и Браун спали. Прошло около часа, поезд остановился, и я выглянул из окна. Снаружи была сплошная темень, и никакой станции. Я встал и пошел выяснять, в чем дело. Открыв дверь в межтамбурное пространство, я увидел проводницу, которая дымила сигаретой.

Мне хотелось сказать: «Ага, попалась!»

Но вместо этого я секунду пристально смотрел на нее, дабы она поняла, что я знаю, а потом закрыл дверь и вернулся в купе.

Есть какое-то особое удовольствие в том, что ты приезжаешь в город ночью, в темноте, понятия не имея, как он выглядит. А на следующее утро ты просыпаешься, выходишь на улицу, неподготовленный к новому месту — и внезапно чувствуешь какой-то толчок.

Что за город Казань?

© РИА Новости, Максим Богодвид | Перейти в фотобанк
Горожане катаются на водном велосипеде на реке Казанке в Казани
Тот район, где я очутился, оказался современным и весьма опрятным. Величественная мечеть, которую я увидел из окна гостиницы, когда проснулся, была совершенно новая. Выйдя на прогулку, я заметил, что даже старый деревянный киоск восьмиугольной формы с зеленым металлическим куполом и маленьким шпилем наверху был недавно отремонтирован. Теперь он стал в большей степени реконструкцией прошлого, нежели его частью и символом.

Казань — это столица Татарстана. А еще это город, где Ленин изучал право в университете, из которого его исключили. Его отец был чиновником на царской государственной службе, и жизнь Ленина в детстве вращалась вокруг школы, литературы и шахмат, в которые он играл очень даже неплохо. А потом произошло два события, которые все изменили. Сначала от удара умер его отец, которому было всего 54 года. А затем его брата Александра, которого Ленин боготворил, казнили за участие в заговоре с целью убийства царя.

Александр изучал естественные науки в Петербургском университете, и там же вступил в революционный студенческий кружок. Чтобы собрать деньги на заговор, он продал золотую медаль, полученную за успехи в учебе. Ленин ничего не знал о революционной деятельности своего брата и до того момента совершенно не интересовался политикой. Казнь брата все изменила. Он не только без промедлений вступил в революционный кружок в Казанском университете. Как пишет в биографии Ленина Себестьен, полностью изменилась его личность и черты характера. Исчезла радость и приподнятое настроение молодости, и Ленин превратился в решительного, замкнутого, очень дисциплинированного и несгибаемого молодого человека. Казалось, что с момента исключения из университета Ленин уже никогда не оглядывался назад: он всецело посвятил себя делу революции, хотя и не мог быть уверен в том, что она на самом деле произойдет.

А когда революция все-таки наступила, он заставил ее идти по его пути. Большевики были атеистами, и новое российское государство полностью вычеркнуло религию. Ее преследовали на протяжении жизни трех поколений вплоть до распада Советского Союза в 1991 году, когда она вернулась с удвоенной силой. Это очень заметно в Казани. В России живет почти 200 национальностей и этнических меньшинств. Самое большое меньшинство — этот татары, составляющие примерно четыре процента населения. Большинство из них исповедует ислам, а поэтому в Казани одна из крупнейших в России мусульманских общин.

В тот вечер я припарковал арендованную машину у тротуара напротив Национального музея Республики Татарстан. Было шесть часов, и мы должны были встретиться с молодой женщиной-татаркой по имени Дина Хабибуллина, которая исповедует ислам. Мы познакомились с ней днем и поговорили о том, что это значит — быть частью религиозного и культурного меньшинства в России. Женщина пригласила нас к себе домой на ужин.

Мы узнали, что Дине 29 лет, и что она после защиты диссертации работает в Академии наук Республики Татарстан. Она также работала в музее и организовывала туры к местным татарским достопримечательностям. Дина была на шестом месяце беременности.

Ее воспитывали не как мусульманку в доме, где татарская культура была едва заметна, и где все говорили в основном по-русски. Когда Дине исполнилось 19 лет, у нее произошло внезапное пробуждение. Девушка приняла ислам и сама выучила татарский язык. То же самое сделали многие ее друзья.

А может, религия никуда не исчезала, спрятавшись в глубинах общества и просто ожидая своего часа?

«Что заставило вас обратиться к вере?» — спросил я ее.

«Мне было 19 лет, и тогда умер мой отец, — ответила она. — Встал вопрос о том, будем ли мы его хоронить по мусульманским обычаям. В том момент я поняла, что на все есть свое объяснение. Я спросила себя, что я могу сделать для отца после его смерти. А в учении ислама все ясно написано: ты должен давать милостыню бедным, совершить хадж и зарезать козла».

Многоквартирный дом, где жила Дина, по всей видимости был построен в 1950-х годах. Кирпичные здания, стоящие вдоль узких дорог в окружении деревьев, были старые, видавшие виды, но все равно красивые, какими часто бывают дома из ушедших эпох.