Гибель Империи. Воспоминание о будущем

Двадцать пять лет спустя, вспоминая неудавшийся мятеж советской номенклатуры, большинство моих соотечественников испытывает чувство плохо скрываемого разочарования. Одни - в связи с тем, что он не удался тогда, двадцать пять лет тому назад. Другие - в связи с тем, что он все-таки достиг своей цели, но, правда, с задержкой в двадцать пять лет. Среди этих преисполненных ностальгией людей я снова, как и четверть века назад, чувствую себя одиноким: я не разочарован сегодня, потому что не был очарован тогда.
Дурные предчувствия
Каждому воздастся по вере его. В конечном счете, я имею сегодня возможность наблюдать в России именно то, что тогда ожидал увидеть. Мои личные впечатления от победы над ГКЧП были весьма неоднозначны. Я, как и многие москвичи, не желал ГКЧП ничего хорошего.
Но тогда же я понял, что за попытку выбросить из русской истории 70 лет, как будто их не было, рано или поздно придется дорого заплатить. Я почувствовал, что маятник, качнувшийся вдруг очень сильно в сторону безудержного русского западничества, рано или поздно с не менее сокрушающей силой двинется в обратную сторону, сметая все на своем пути. Не надо было обладать глубоким умом, чтобы предсказать, что попытка одним рывком оказаться в Европе снова отбросит Россию в "Азиопу", если не дальше.Сегодня меньше всего мне хочется заниматься ретроградной аналитикой: это требует другого формата, да и времени на самом деле по историческим меркам прошло слишком мало, чтобы делать окончательные оценки. Но мне бы хотелось освежить свою ассоциативную память и вспомнить о том, что произвело на меня в те дни наибольшее впечатление, в существенной степени повлияв на дальнейшую эволюцию моих политических взглядов.
Это только кажется, что теории рождаются из других теорий, как паровозик из готовых деталей конструктора "Лего". Теории рождаются из наблюдений за жизнью, которые потом просеиваются через сито накопленного ранее теоретического знания, и еще неизвестно, какая именно из этих двух составляющих имеет большее значение.
Формула "от созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике" не стала ошибочной только из-за того, что на ней "отдохнул" В.И.Ленин. Я возвращаюсь к созерцанию того, что осталось далеко в русском прошлом, но в любой момент может обернуться русским будущим.В шесть утра 19 августа 1991 года нас с женой разбудил телефонный звонок мамы нашего приятеля Андрея Кутейникова - в то время блестящего сотрудника Института США и Канады Академии наук СССР. Она и поведала нам о том, что по проспекту Вернадского едут танки, а по телевизору идет "Лебединое озеро". Своей реакцией я горжусь до сих пор: с трудом продирая спросонья глаза и слушая сбивчивый доклад жены (естественно, она была первой у телефона), я произнес: "Нет ни объективных, ни субъективных предпосылок для победы - это авантюра".
Конечно, это был голос подсознания, так как мое сознание еще продолжало спать. Но, когда оно, наконец, окончательно проснулось, то после непродолжительных размышлений согласилось с подсознанием; на то были весьма веские причины.
1991-й год почему-то принято считать годом очередной русской революции (по-видимому, четвертой) и отсчитывать от него начало посткоммунистического летоисчисления России. Я так не думал тогда и не считаю так сегодня.
Настоящая революция произошла в России в 1989-1990 годах, когда по инициативе группы Горбачева были снесены два главных основания советской системы - легитимность партийной ("внутренней") власти и агрессивно-изоляционистский вектор внешней политики.
Символом посткоммунистической революции являются вовсе не баррикады у стен "Белого дома", а слом Берлинской стены в 1989 году и миллионная демонстрация за отмену 6-ой статьи советской Конституции (о руководящей роли партии) в 1990 году - как теперь мы знаем, инспирированная самим Горбачевым и либеральным крылом в Политбюро ЦК КПСС.
С этого момента революция проделала немалый путь, и к 1991 году она уже набрала огромную силу инерции, справиться с которой было не так просто.Вспоминая о неудавшемся мятеже советской номенклатуры, большинство моих соотечественников испытывает чувство плохо скрываемого разочарования. Я же снова, как и 25 лет назад, чувствую себя одиноким: я не разочарован сегодня, потому что не был очарован тогда.Именно это я в первую очередь имел в виду, говоря спросонья об отсутствии объективных и субъективных предпосылок. Огромные массы народа пришли в движение, авторитет власти был нулевой, Горбачева - революционера поневоле - в лучшем случае терпели, реакционное (а на самом деле, просто консервативное) крыло в руководстве страны не пользовалось ни в средних слоях общества, ни в массах никакой моральной поддержкой.
Мобилизационные возможности режима были на пределе. Та война, которая у России "путинской" пока еще только маячит где-то впереди, у России "горбачевской" была уже далеко позади. Она уже никого не вдохновляла и вызывала глубокое отторжение в обществе. Пятнадцать тысяч жизней считались отданными непонятно за что. Предъявить в качестве аргумента ядерную войну режим не рискнул. Объективно ГКЧП было не на что рассчитывать.
ГКЧП был не революцией, а первой неудачной попыткой советской контрреволюции. Это был заговор людей, загнанных в исторический тупик; у них не было шанса избежать своей участи. Логика истории делала неизбежным восстание контрреволюционных элементов, и эта же логика обрекала это восстание на поражение.
В конечном счете, ГКЧП помимо своей воли привел к резкому ускорению революции, спровоцировал такие ее темпы, к которым сами революционные элементы не были готовы. В 1991 году закончился управляемый период посткоммунистической революции и начался стихийный трагический ее отрезок, заведший Россию туда, где она и по сей день находится.Улица: а была ли демократия?
На баррикадах я не был. Три дня я провел в Доме кино, где "тусовались" сочувствующие. Все были заняты какой-то совершеннейшей ерундой, которая казалась тем более значительной, чем более неясным и сомнительным был смысл совершаемых действий. Какие-то бесконечные письма и обращения, какие-то звонки и переговоры с теми, кто сам ничего не решал и ни на что уже не влиял. Все это сопровождалось естественным для таких ситуаций ажиотажем.
Через пару дней, угорев от переполнявших меня и окружающих эмоций, мы вышли с женой на "революционную" улицу, пройтись по расположенной за углом Тверской. Я был ошарашен и придавлен увиденным. Вдоль всей улицы стояли танки, вокруг которых толпились праздные зеваки, делавшие снимки на память. Люди преимущественно были заняты своими привычными проблемами: гуляли с детьми, бегали по магазинам, ели, пили и с удивлением озирались по сторонам, замечая (если замечали) вокруг себя некоторую "аномальность" пейзажа. То, что несколько суток заполняло смыслом мое существование, большинству было глубоко безразлично.
Я тогда не столько понял, сколько прочувствовал, что в происходящее вовлечен ничтожно малый круг людей. Небольшая группа сограждан, настроенных враждебно против революции, попыталась разобраться с такой же небольшой группой сограждан, увлеченных революцией. Но, поскольку революция к этому моменту уже была реальностью, данной и тем, и другим не только в ощущениях, первые вторым проиграли.Сторонники революции в 1991 году уже могли опереться на немногочисленную, но весьма организованную группу поддержки внутри общества, и у них был лидер (что в такой ситуации есть половина успеха). Контрреволюционеры, как выяснилось впоследствии, вообще не имели какой бы то ни было поддержки в обществе и, что самое главное, у них не было внятного вождя. Да что там вождя - у них даже не было персонального лица, его заменял коллективный портрет.
В конечном счете, решающую роль сыграло то, что у революции к тому моменту уже были в запасе те самые магические "два года", о которых без устали сегодня твердит Ходорковский как о времени, необходимом для того, чтобы перезапустить политический движок. Как минимум, с 1989 по 1991 год в стране "пуганых идиотов" успело появиться на свет достаточное количество "непуганых идиотов" (Илья Ильф).
В тени Горбачева и команды подросли и окрепли те, кому новые "правила игры" пришлись по душе, а то и по карману. Революцию нельзя подготовить, но, раз начавшись, она сама уже дальше воспроизводит себя толпами поверивших в нее людей.
Историческая роль Ельцина в событиях видится мне колоссальной. Если бы не он, вся эта разноплеменная масса так и осталась бы нереализованным потенциалом революции. Ельцин был абсолютно чужд духу этой революции, но именно поэтому он сумел с ней совладать. Когда сегодня я слышу скептические отзывы о перспективах Ходорковского, попрекаемого его олигархическим прошлым, я невольно улыбаюсь, вспоминая о Ельцине - "демократе до мозга костей".
Надо честно признаться, что к Ельцину я относился настороженно с тех самых пор, как впервые услышал о нем после "исторического" Пленума ЦК КПСС, на котором он бросил вызов Горбачеву и после которого был бесславно разжалован. Впрочем, настороженность эта имела чисто литературное происхождение: Ельцина в моем сознании добил роман Юрия Полякова "Апофегей", в одном из главных героев которого Ельцин угадывался без труда. Сила искусства была столь велика, что до конца своих дней Ельцин ассоциировался у меня исключительно с райкомовским популистом "БМП".
Нужно было обладать немалым воображением, чтобы в номенклатурном карьеристе областного масштаба разглядеть демократа. Ельцин был плоть от плоти старой системы, но парадоксальным образом именно поэтому он лучше всего подошел на роль ее могильщика. Могу только лишний раз восхититься мудростью Андрея Кончаловского, написавшего когда-то, что победу революциям обеспечивают "предатели своего класса".
Путч был подавлен переметнувшейся на сторону революции старой коммунистической элитой, использовавшей в качестве пушечного мяса успевший к этому моменту расплодиться до необходимой критической массы революционный планктон. Случись это контрреволюционное восстание раньше или позже, у него, возможно, были бы шансы. Путчисты выступили в самый неподходящий для себя исторический момент.23 августа 1991 года - один из самых невыносимых дней в моей жизни (разве что первая неделя октября 1993 года была еще хуже). Тогда я увидел лицо победившей революции и отшатнулся. Легче всего, конечно, вспомнить беснующуюся толпу на Лубянке, громившую памятник Дзержинскому, к личности которого, видит Бог, я не испытываю никаких симпатий. Но вспоминается другое: мгновенное "политическое колерование", массовое превращение "Савлов" в "Павлов", начавшееся буквально повсюду. С тех пор я знаю точно наперед - бессмертны только "Соловьев" и "Киселев": именно они будут отпевать тот режим, которому раньше пели колыбельные песни.
Собственно, мне в считанные дни стало понятно, что в России победил не либерализм, а новое (второе) издание большевизма. Об этом очень важно помнить сегодня, когда на наших глазах верстается третье издание, которое обещает быть самым крутым. Все то, что потом воплотилось в разгоне парламента, в криминальной приватизации, в посткоммунистическом авторитаризме и даже в неототалитаризме, тогда уже можно было разглядеть в зародыше.Не только в массах, но и у подавляющей части элиты не было и доли понимания свободы как ответственности и как самоограничения. По сути, произошла сшибка коммунистического правового нигилизма с антикоммунистическим. В те напряженные дни, как никогда, было очевидно, что крайности действительно сходятся. Все это не предвещало России ни прямых путей, ни легкого будущего. К огромному моему сожалению, самые пессимистические мои ожидания тех дней воплотились впоследствии в жизнь.А был ли вообще мальчик?
Вынужденно живя почти 10 лет в эмиграции, я мог бы сегодня вслед за Лермонтовым пафосно продекламировать - "теперь остынувшим умом разуверяюсь я во всем". Но, оглядываясь на те трагические дни из Лондона, я неожиданно для самого себя нахожу, что сейчас я с гораздо большей терпимостью и пониманием отношусь к происходившему, чем тогда.
В конечном счете, не дав России ни демократии, ни свободы, успешное подавление контрреволюционного мятежа создало в ней предпосылки, из которых, рано или поздно, и то, и другое может вырасти. Да, хотелось бы несколько спрямить путь, но это противоречило бы национальным традициям. Пути истории, как и пути Господни, неисповедимы.
Победа над ГКЧП подвела окончательную черту под советской страницей русской истории, сделала необратимыми итоги горбачевской перестройки. И, как бы ни казалось сегодня, что история начала двигаться вспять, это не более чем обман зрения. Возврат в советское прошлое с его коммунистической мифологией и монополией государственной собственности уже невозможен. Может быть, Россию ждут впереди еще худшие испытания, но это уже будут другие испытания.
И, в конце концов, победа над ГКЧП показала, что любая революция умеет защищаться, даже такая "чахоточная", как горбачевская перестройка. Лиха беда начало…